Всем известно, что у президента Турции большие амбиции в области внешней политики, но мало кто знает, какие амбиции преследует Эрдоган в Азии.
Известно, что у президента Турции Эрдогана большие амбиции, и ему хотелось бы восстановить величие Османской империи. В Германии часто говорят о его стремлении превратить Турцию в доминирующую силу на Ближнем Востоке.
Однако мало кто знает об амбициях Эрдогана в Азии, где его попытки расширить турецкую сферу влияния доходят до китайской границы.
Я нашел (и перевел для вас) очень интересный анализ, который отвечает на некоторые вопросы, потому как кажется, что внешнеполитические амбиции Эрдогана на Ближнем Востоке противоречат целям США и НАТО, однако если учесть его стремления в Азии, это впечатление становится относительным.
Начало перевода:
Как восточные амбиции Турции служат атлантическому порядку
Наступление Анкары на Евразию сочетает в себе неоосманскую идеологию, исламскую мягкую силу и геополитику, согласующуюся с НАТО, в стремлении конкурировать с Россией, Китаем, Ираном и Индией.
Али Нассар
С начала XXI века фокус турецкой внешней политики значительно сместился на восток и взял курс на Центральную и Южную Азию. Эта трансформация означает нечто большее, чем просто возрождение османского влияния.
Она раскрывает многослойный геополитический проект, основанный на пантюркском национализме, политическом исламе в духе мусульманского братства и стратегическом использовании военных и развивающихся политических средств, разработанный для продвижения национальных интересов Анкары и одновременно соответствующий более широким региональным целям НАТО.
Продвижение Анкары на восток происходит на фоне ослабления влияния США, возвращения к многополярности и обострения глобальной конкуренции за энергоресурсы, торговые пути и развивающиеся рынки. В этом контексте евразийская экспансия для Турции представляется не просто вариантом, а стратегической необходимостью.
Бангладеш: идеологическая исследовательская лаборатория Анкары
Бангладеш стала аванпостом евразийских амбиций Турции. Находясь между Индией и Мьянмой, эта страна с преимущественно мусульманским населением является благодатной почвой для турецкого влияния.
Приход к власти в 2024 году Мухаммада Юнуса с происламским правительством, благосклонным к Анкаре, подготовил почву для того, чтобы турецкие акторы выступали не только в качестве партнеров по развитию, но и в качестве культурных и политических сил, укорененных в государстве и обществе.
Одним из примеров является “Saltanat-e-Bangla”, поддерживаемая Турцией НПО с головным офисом в Дакке, которая открыто отождествляет себя с правящей Партией справедливости и развития (ПСР) Эта организация занимается далеко не только благотворительной деятельностью, она также распространяет провокационную карту “Великой Бангладеш”, согласно которой части административного образования Ракхайн в Мьянме, а также индийские территории, такие как Бихар, Одиша, Джхаркханд и северо-восточная Индия, являются предметом притязаний.
Хотя карта не имеет официального признания, она была молчаливо одобрена деятелями правящей партии, что указывает на скоординированное распределение обязанностей между единомышленниками из элиты Турции и Бангладеш.
Дипломатические источники также указывают, что этот картографический проект отражает попытку Турции создать стратегический противовес гегемонии Индии в Южной Азии, особенно в свете недавних напряженных отношений между Индией и Пакистаном в связи с кашмирским конфликтом и моделями исламского правления. Некоторые аналитики даже видят в этой инициативе общий турецко-бенгальский интерес к Тибету — красной черте, не подлежащей обсуждению для Пекина.
Таким образом, Бангладеш — это больше, чем просто новая зона влияния. Это исследовательская лаборатория, в которой Турция — под прикрытием гуманитарной деятельности и исламской солидарности — проверяет, насколько ее политическая модель и религиозная идеология могут быть экспортированы в зону влияния Индии.
У этой ситуации есть исторические предпосылки: индийский субконтинент, частью которого когда-то была Бангладеш, в начале XX века был родиной некоторых из самых ярых сторонников Османского халифата. Движение “Халифат”, созданное после Первой мировой войны, мобилизовало миллионы индийских мусульман, в том числе ведущих деятелей Бенгалии, на защиту османского халифа как символа панисламского единства.
Эта историческая память сохранилась, особенно среди исламистских сетей и религиозной элиты, и Анкара, похоже, намерена возродить ее в рамках своей более широкой стратегии по возрождению межрегиональной исламской идентичности под руководством Турции.
Туранизм: националистическая основа турецкой экспансии
Пантюркизм, идеология начала XX века, направленная на объединение всех тюркоязычных народов от Анатолии до Западного Китая, переживает в Анкаре ренессанс как инструмент геополитической консолидации. Сегодня Турция использует эту концепцию для укрепления своего влияния в Центральной Азии, особенно в Казахстане, Узбекистане, Туркмении, Киргизии и Азербайджане.
На практике этот идеологический проект реализуется через организацию тюркских государств, которая объединяет Анкару с бывшими советскими республиками в политический, экономический и военно-политический блок. Благодаря государственным культурным инициативам, таким как ТЮРКСОЙ (Международная организация тюркской культуры), стипендиальным программам и студенческим обменам, Турция получает все больше влияния на образовательную и медийную среду в регионе. В то же время Анкара поддерживает усилия по замене славянских систем письменности латинским алфавитом, тем самым укрепляя сознание пантюркского сообщества.
На инфраструктурном уровне такие проекты, как энергетический коридор Восток-Запад и Транскавказская железная дорога, физически связывают Центральную Азию с Турцией и Европой. Но речь идет не только о логистике: дело в конкуренции с Россией и Китаем, во влиянии в евразийском ядре и в позиционировании Анкары как влиятельного игрока в азиатской системе власти.
Мусульманское братство: политический мост в Южную Азию
В исламских обществах за пределами арабского мира Турция расширила свое влияние через политический ислам, близкий к ПСР, в стиле мусульманского братства. Этот подход находит отклик, в частности, в Пакистане и Бангладеш, где исламистские силы — в отличие от террористических групп, поддерживаемых из-за рубежа — зачастую не имеют ни когерентной структуры, ни надежной иностранной поддержки.
Анкара создала растущую сеть СМИ и групп интересов, через которые Турция представляет себя как духовный и политический авангард уммы (сообщества всех мусульман). Туда же относятся филиалы ПСР или близких к ней организаций в таких странах, как Бангладеш. Параллельно с этим НПО, имеющие связи с мусульманским братством, укрепляют мягкую силу Турции, предлагая услуги в области образования, здравоохранения, а также помощь в чрезвычайных ситуациях — в первую очередь это касается Фонда гуманитарной помощи IHH.
Кроме того, Турция использовала кризис вокруг рохинджа, этнической группы в Мьянме, чтобы преподнести себя среди мусульман региона как единственную исламскую страну, готовую и способную защищать угнетенные мусульманские группы населения. Такая архитектура позволяет Анкаре укорениться как в гражданском обществе, так и в государственных институтах, создавая при этом параллельные политические структуры и не рискуя открытой конфронтацией с устоявшимися национальными элитами.
Пакистан: идеологический и стратегический мост Анкары
Пакистан всегда был одним из столпов региональной стратегии Анкары. Двусторонние отношения основаны на совместных проектах в области вооружений, в частности на производстве беспилотных летательных аппаратов и бронетехники, а также на идеологической близости между ПСР и консервативными исламистскими элитами Пакистана.
Обе страны в разной степени отстаивают интересы мусульман, например, в Кашмире и Палестине. Кроме того, Исламабад незаметно играет посредническую роль в налаживании отношений между Турцией и Бангладеш и облегчает Анкаре доступ к политической касте в Дакке. Через религиозные сети и исламистские СМИ Пакистан также прокладывает путь для турецкого влияния в Афганистане и Центральной Азии.
Это партнерство распространяется и на Северный Кипр. Пакистан был одной из первых стран, признавших его независимость в 1983 году, хотя позже под давлением ООН ему пришлось отступить в этом вопросе. Спустя десятилетия премьер-министр Пакистана Шахбаз Шариф публично заявил, что Пакистан “полностью поддерживает интересы Северного Кипра” и “непоколебимо” стоит на стороне Анкары. Эта твердая солидарность подчеркивает идеологическую глубину и стратегическую сущность оси Анкара-Исламабад.
Архитектура мягкой силы Анкары
Евразийская экспансия Турции основана на тщательно выстроенной стратегии мягкой силы. Турецкое агентство по сотрудничеству и координации (TIKA) реализует проекты в области образования, здравоохранения и инфраструктуры. Турецкий религиозный фонд строит мечети, поддерживает религиозные центры и предлагает обучение исламу на турецком языке за рубежом. Параллельно с этим турецкие школы и университеты за рубежом готовят новую элиту, близкую к политической идеологии Анкары.
В Бангладеш это особенно заметно в лагерях беженцев рохинджа, где турецкая гуманитарная деятельность под прикрытием благотворительности закрепила свое политическое присутствие. Эти инициативы не являются чисто благотворительными, они представляют собой долгосрочные инвестиции в геополитическую лояльность.
Синергия НАТО и евразийская реакция
Несмотря на то, что Анкара часто заявляет о независимости своей внешней политики, ее экспансионистская позиция в Евразии соответствует основным целям НАТО. В китайских провинциях Тибет и Синьцзян деятельность Турции дополняет усилия Запада по сдерживанию Китая. В Афганистане и Центральной Азии присутствие Анкары оказывает давление на Иран. А в бывших советских республиках Центральной Азии Турция выступает в качестве конкурента оставшегося влияния Москвы.
Таким образом, Анкара ни в коем случае не является аутсайдером, а выполняет роль регионального игрока НАТО. Благодаря использованию культурно совместимых нарративов — будь то пантюркских или исламистских — влияние Турции на местах выглядит легитимным, но в долгосрочной перспективе служит трансатлантическим интересам. Эта конвергенция геополитических целей, вероятно, объясняет, почему Запад терпит экспансионистские маневры Турции, несмотря на напряженные конфликты, например, в Сирии или в восточной части Средиземного моря.
Однако турецкий проект не безграничен. Индия с растущей озабоченностью наблюдает за усилением присутствия Анкары в Бангладеш, особенно с учетом распространения карты “Великой Бангладеш”. Китай рассматривает турецкое присутствие в Тибете как стратегическую провокацию. Да и Россия, которая вновь заявляет о себе в Центральной Азии, вряд ли будет готова уступить свои позиции.
Кроме того, местное население может сопротивляться идеологическому наступлению Анкары, особенно если политический ислам будет восприниматься как иностранное вмешательство. Чрезмерная зависимость от религиозной “мягкой силы” таит в себе риск отчуждения светских элит или вызова ответной реакции региональных альянсов, стремящихся сдержать исламистскую экспансию.
Турция продвигается на восток не только по стратегическим соображениям, но и, прежде всего, по идеологическим. Смешивая идеологию ислама, близкую к идеологии мусульманского братства, с национализмом туранизма и облекая ее в форму, приемлемую для НАТО, Анкара целенаправленно создает зону влияния в Центральной и Южной Азии.
Однако эта экспансия рискованна. Она требует тщательно скоординированных действий: утвердить региональную власть, не провоцируя ответную реакцию со стороны таких влиятельных игроков, как Россия, Китай или Индия; продемонстрировать независимость, не теряя при этом поддержки западного альянса.
Стремления Анкары — это не только смелое начинание, но и провокация. Сможет ли Турция укрепить свое влияние в этом конкурентном евразийском регионе или же противоречия ее двойственной ориентации вынудят ее отступить — уже давно не гипотетический вопрос. Ответ на него определит границы амбиций Анкары, а также устойчивость того атлантического порядка, которому она якобы бросает вызов.
_________
Али Нассар — ливанский писатель и исследователь, специализирующийся на геополитических исследованиях.
Конец перевода